одурели, жара стояла невыносимая, окна открывать воспрещалось — торчали в тамбурах, выходили на станциях, поливали минеральной водой простыни — не спасало ничего. Даже водку никто не пил — а пива в ресторане не было. Самые стойкие играли в преферанс по полкопейки, умные читали, мудрые дремали. Архаров, за которым моталось полгруппы, ходил из ресторана до купе и обратно, совершенно измучив своими появлениями Пал Палыча и разозлив его настолько, что тот, выведя Архарова в прокуренный жаркий тамбур, сказал:
— Александр, как же вам не стыдно! Она ведь девочка совсем, а вы просто преследуете ее. Она — ребенок, а вы? — Архаров молчал. Пал Палыч закурил, предложил сигарету Архарову, — Саша, вы отдаете себе отчет, что ей всего ДЕСЯТЬ лет? — Архаров покраснел, отметил по актерской цепкой привычке, что у Коломийцева дергается жилка в углу глаза, и ответил:
— Я все понимаю. Я взрослый мужик, мне уже двадцать три. За мной полстраны бегает, у меня баб — несчитано. Жена. Я пальцем шевельну — за мной пойдет любая. И вы поймите, я к Моне не как к женщине… не как к девушке, нет. Она меня просто — ну, я не могу вам объяснить. Я живу как под гипнозом — я никого, кроме нее, не вижу. Я с ума схожу. Я хотел от съемок отказаться — и не могу. Поверьте, я дурного ничего не держу даже в мыслях — но мне нужно ее видеть. Кошмар. — Пал Палыч от волнения не заметил маленького и темного, шмыгнувшего мимо них в коридор вагона. Оба молчали. За окном стояла на одном месте степь, не двигаясь, висело в зените солнце и только кружилась вдалеке черная точка вертолета.
— ПАПА! — услышал Коломийцев страшный крик Моны, и они, переглянувшись с Архаровым, бросились к купе, где сидела и смотрела в окно Мона Ли.
— Что, что случилось, — наперебой кричали Архаров и Коломийцев, а Мона Ли, трясясь от ужаса, показывала пальцем — на тоненькую, медного цвета змейку, свисавшую с багажной полки. Змейка быстро выбрасывала раздвоенный на конце язычок и готовилась к прыжку. Архаров, не раздумывая, выхватил из купе Мону Ли, змейка сползла на полку и раздумывала, куда ей двинуться дальше. Все, прибежавшие на крик Моны, оцепенели. Тут кто-то маленький и темный буквально протиснулся между стоящих и неуловимым стремительным движением выбросил вперед руку.
— Отойдите назад, — тихо сказал он, — отойдите. — Держа змею в вытянутой руке, он прошел мимо белой, как лист, проводницы, и, выйдя на скрежещущие листы перехода между вагонами, бросил в отверстие между ними змею.
Когда улеглись волнения, когда все перетряхнули свой багаж после меланхоличного замечания проводницы — а чего вы удивляетесь? стоянка ж была? а там, считай, пустыня, там этих змеюк вечно. Заползают, чо уж. Да никто еще не помер, они ж одуревшие. Кто? — сказала Леночка Нижегородская, красавица с потухшими глазами, играющая любимую жену султана, — кто одуревший? Змеи, ясное дело, — ответила проводница и пошла обтирать поручни мокрой тряпкой. Пал Палыч, перепуганный отчаянно, все успокаивал Мону Ли, Архаров прохаживался по коридору, делая вид, что читает расписание поезда, лениво прикнопленное к доске.
— А что, Пал Палыч, не пройтись ли нам по поезду? — спросил он, наконец.
— На предмет чего? — Пал Палыч вышел из купе, когда Мона уснула. — А поблагодарить спасителя, все-таки герой … — Архаров ждал, что Коломийцев скажет, что именно он, Саша, спас его дочь, но Пал Палыч промолчал и кивнул — мол, пройдем, поищем. Они прошли весь поезд — от головного вагона до хвоста, заглядывая в купе, открытые из-за духоты, проглядывая полки в плацкартном, даже деликатно стучали в вагонные туалеты. Маленького темного не было нигде, будто он сам выпрыгнул из поезда — вслед за брошенной на рельсы змеей.
На вокзал Ташкента прибыли вовремя. Пока пассажиры, выходя из вагона, ужасались тому, что здесь так же жарко, как и в поезде, местные, встречающие московский поезд, сообщали, что нынче июнь просто ужас, какой холодный. Рассаживались по автобусам, чтобы ехать в интуристовскую гостиницу, где разместили народных, заслуженных, дирекцию и особо ценных членов группы.
Вечером Псоу собрал всех в холле, объявил, что дает день на отдых, а он, с оператором и вторым режиссером, если дождутся (в это он вложил столько яда, сколько накопил за дни пути) ХУДОЖНИКА, едут на натуру. На вопрос Леночки Нижегородской, не будет ли змей там, где будут снимать натуру, Псоу со всей серьезностью заявил, что вызвал змеелова, который очистит пустыню от гадов.
— А еще кто, кроме змей будет? — изумилась Леночка.
— Ядовитые пауки, детка, — Леня Северский, играющий визиря, обнял Нижегородскую за талию, — а еще там бедуины, кактусы и контрабандисты.
— Я не поеду никуда! — заверещала Леночка, — снимайте здесь! Насыпьте песку и снимайте!
Разошлись за полночь, время сдвинулось относительно московского, и общая усталость вдруг сковала всех одновременно. Разбрелись по номерам, счастливчики из люксов включили вентиляторы и зоопарк, как ласково называл Псоу свою группу, погрузился в сон.
Маленький, темный, буквально издыхая от жары, поглубже натянул кепчонку и устроился спать на скамейке вокзала.
Первый день неожиданно отсняли замечательно. В Старом городе, где было прохладно, и кричали муэдзины, и торопливо проходили женщины, привычно прикрывая лицо рукавом платья, госфильмовцы будто на ковре-самолете перенеслись в самую настоящую сказу «1000 и 1 ночь». Играли с восторгом, без пересъемки. Найденный накануне художник, вполне пришедший в себя после запоя, быстро чиркал в блокноте карандашом — зарисовывал Город.
В самом же Ташкенте появление Моны Ли вызывало такой живой интерес горожан, что Псоу попросил у руководства республики выделить милиционера — для обеспечения порядка. Над Вольдемаром сначала посмеялись, но, увидев Мону Ли, начальник городского отдела милиции, почмокав губами, выделил аж двоих.
Со дня на день ждали, что прилетит Марченко, нога которой уже зажила, но Лариса Борисовна оттягивала свой приезд — она любила солнце, но совмещенное с купанием в море, а «пустыня, дружочек мой, — говорила она по телефону Псоу, — для верблюдов!» И хохотала своим, пронзительно уходящим вверх, почти в звучание колокольчиков, смехом. Который, впрочем, многие находили вульгарным и неприятным.
Когда палящий дневной зной сменялся вечерним, дрожащим от испарений асфальта, съемочная группа высыпала на лоджии гостиницы, чтобы полюбоваться видом прекрасного города и разглядеть, если повезет, Тянь-Шаньские отроги. Натуру снимали в долине реки Чирчик, и, увидев воду, все вздохнули, как будто увидали океан. Псоу сорвал голос, пока кричал в мегафон, — всем приготовиться к началу съемок! Он задумал снять сцену с тигром, безмятежно дремлющим под чинарой, но, ни местный Зоопарк, ни частные владельцы хищников, переговоры с которыми велись тайно и через посредников, не дали своего согласия.
— Восток — дело тонкое, — не
